Эксперименты со светом

Как Александра Коллонтай видела семью будущего? Может ли отмена школьных предметов повысить успеваемость? Изменит ли переименование города качество жизни в нем? И еще несколько поучительных историй о строителях «светлого будущего»

Убить семью

Август 1914 года Александра Михайловна Коллонтай встретила в Берлине. Её поразила волна милитаристского безумия, охватившая немецкое общество, даже верхушку социал-демократов. Но Больше всего в тот момент она волновалась о том, как уехать из Германии и увести с собой сына Михаила, ведь русские, а тем более русские социалисты были для немцев — потенциальными врагами. Тут важно вот что: мемуары Коллонтай того периода переполнены переживаниями о судьбе своего (на тот момент уже 21-летнего) ребенка. И эти переживания никак не вяжутся с идеологией Коллонтай, направленной на полную ликвидацию семьи.

Жизнь налажена так, что [члены коммуны] живут не семьями, а расселяются по возрастам. Дети — в «Дворцах ребенка», юноши и девочки-подростки -— в веселых домиках, окруженных садами, взрослые — в общежитиях, устроенных на разные вкусы, старики — в «Доме отдыхновения».

Так писала Коллонтай в 1922 году в маленьком рассказе-утопии «Скоро», действие которого разворачивается в день «бывшего Рождества» 1970 года. А вот идеологическое обоснование и з статьи «Семья в коммунистическом обществе»:

Семья отмирает, она не нужна ни государству, ни людям. На месте эгоистической замкнутой семейной ячейки вырастет большая всемирная трудовая семья, где все трудящиеся, мужчины и женщины, станут прежде всего братьями и товарищами… Именно эта форма гарантирует человечеству расцвет радостей свободной любви, овеянной чувством истинного равенства и товарищества.

Из этого общего посыла, между прочим, следовал частный тезис о том, что в новом коммунистическом обществе должны быть легализованы все формы любви: от «последовательной моногамии» (то есть, «он был пять раз женат, и все пять раз счастливо») до мимолетного романчика. Лишь бы все связи типа «М-Ж» были построены на взаимном уважении. Тому же принципу должно следовать новое общество и в вопросах материнства и детства: дело матери — родить ребенка, а воспитывать его будет общество. Право семьи на ребенка — это частнособственнический инститнкт, не надо так.

Проекты Коллонтай были симпатичны пролетарской молодежи, но совершенно не нравились Ленину. Сталинская сексуальная контрреволюция их окончательно раздавила. Впрочем, феминизм XXI века в своем радикализме может Коллонтай переплюнуть. 

Убить традиционную школу

В нашей школе вводится Дальтон-план. Это такая система, при которой шкрабы ничего не делают, а ученику самому приходится все узнавать. Я так, по крайней мере, понял. Уроков, как теперь, не будет, а ученикам будут даваться задания. Эти задания будут даваться на месяц, их можно готовить и в школе и дома, а как приготовил — иди отвечать в лабораторию. Лаборатории будут вместо классов. В каждой лаборатории будет сидеть шкраб, как определенный спец по своему делу: в математической, например, будет торчать Алмакфиш, в обществоведении — Никпетож, и так далее. Как пауки, а мы — мухи.

Так увидел новую советскую школу писатель Михаил Розанов в своем «Дневнике Кости Рябцева». События датируются 1923-1924 годами — временем реформ и экспериментов, некоторой анархии и вольницы. Розанов описывает популярный в те годы на низовом уровне «Дальтон-план». Но само большевистское правительство делало ставку на другой очень похожий проект — на Программы Государственного Ученого Совета (ГУС). В 1925 году этот проект на недолгое время стал общеобязательным.

Суть программ в том, чтобы накрепко связать процесс воспитания-обучения с трудовой деятельностью и вообще с жизнью. Поэтому все традиционные предметы были ликвидированы — они абстрактны, оторваны от практики — и заменены тремя комплексами: «Природа», «Труд», «Общество». Самой странной инновацией было отсутствие в программе требований к выработке навыков чтения, письма и счета. С другой стороны, в зависимости от региональных особенностей каждая школа имела свой уклон: промышленный, сельскохозяйственный, кооперативный. Ни одно, полученное ребенком знание не должно было быть получено без соприкосновения с живой действительностью. Трудовая практика — основа всего.

Большевистский подход к образованию включал не только трансляцию знаний и умений, но и трансформацию психологии ребенка — разумеется, трансформацию унифицирующую, адекватную задачам нового общества. В результате обучения, писал в 1923 году один из авторов программ Борис Есипов:

У детей складывается образ великой страны, охваченной новым строительством жизни. Этот образ дает детям понятие о том, что они, ставя перед собой детские задачи по строительству детской организации, кружка, кооператива, по строительству лучшей жизни в своей семье, деревне, выполняют частицу общей задачи, взятой на себя огромным количеством людей. Эта мысль и может поддерживать в детях живые стимулы к общественной работе. 

Еще при раннем Сталине школьное образование вернулось к классической предметно-урочной системе, нормальным «Физике», «Географии» и «Биологии». Труд, к слову сказать, утратил системообразующую функцию и превратился в одну из дисциплин, традиционно презираемых школьниками. И хотя почти каждый предмет, особенно гуманитарный, теперь подавался с изрядной долее идеологизации, в целом эта система была куда менее эффективна в деле огосударствления души ребенка. По крайней мере, она неспособна полностью оторвать ее от семейной и культурной традиции.

Построить зиккурат

В 1930-м году Андрей Платонов закончил свой «Котлован» — эпос о бессмысленном труде на великой стройке коммунизма. А в 1931-м большевики взорвали Храм Христа Спасителя и на его месте принялись рыть огромную яму — для фундамента Дворца Советов. Здание по проекту Бориса Иофана должно было стать самой высокой сталинской высоткой Москвы и вообще самым высоким сооружением в мире. Справочно: высота Дворца Советов должна бы составить 495 метров, на 50 метров больше, чем у Эмпайр-стейт-билдинг, тогдашнего чемпиона. Предполагалось, что венчать сооружение будет циклопическая статуя Ленина.

За предвоенное десятилетие строители успели возвести гигантский фундамент и только-только преступили к сооружению стен. Писатель-фантаст Александр Беляев в газетной заметке 1940 года писал:

На двух бетонных кольцевых фундаментах Дворца расположатся 64 мощные стальные колонны, опоясывающие большой зал двумя рядами. Таким образом, на каждом кольце будет стоять 32 колонны… Не менее грандиозным и сложным предприятием является и сооружение стометровой статуи Ленина на высоте 315 метров и весящей 6 тысяч тонн (скульптор С. Меркуров). Такая статуя в облачные дни будет скрываться в облакам. В ветреные дни она будет выдерживать колоссальное давление, Рассчитано, что статуя Ленина сможет выдержать скорость ветра в 70 и более метров в секунду… В большом зале Дворца смогут одновременно разместиться 20000 человек, в малом — 5575), в двух аудиториях по 500 челове и в двух по 200. Всего же Дворец Советов одновременно может вместить до 30000 человек. В нем будет помещаться библиотека в 500000 книг и читальные залы… Огромный зал может быть превращен в сцену, на которой будут показывать театральные постановки, парады, грандиозные массовые зрелища. Это здание рассчитано на века, как памятник великой исторической эпохи — эпохи коммунизма.

Но история распорядилась иначе. После нападения Гитлера металлическим конструкциям, использовавшимся при строительстве, нашлось лучшее применение: из них изготавливали противотанковые ежи, железнодорожные мосты, и даже пролетные конструкции для Керченского моста.

После войны от проекта вовсе отказались. Сейчас Храм Христа Спасителя вернулся на свое место, а на Дворец Советов можно посмотреть в фильме 1935 года «Космический рейс»: в начальных сценах на экране мелькает панорама Москвы будущего.

Переименовать Москву

Нельзя сказать, что в 1937-1938 годах в Советском Союзе не произошло ничего хорошего. Например, Иосиф Сталин решительно отверг проект переименования Москвы в Сталинодар.

Как известно, «великий вождь и учитель» всячески противился культу собственной личности, был скромным и чурался мелкого тщеславия. Поэтому когда нарком внутренних дел, главный исполнитель Большого Террора, Николай Ежов обратился к Верховному Совету с представлением о переименовании, Михаил Калинин поспешил передать в президиум советского парламента короткую резолюцию Сталина: «Нэ надо».

Скорее всего, Ежов, чувствовавший, что под ним качается кресло, решил погромче заявить о своей лояльности. Для этого он на скорую руку составил проект, к которому, между прочим, приложил несколько писем от простых трудящихся, умолявших правительство переименовать «великую могучую» в Сталинодар. В одной из записок даже были стихи:

Мысль летит быстрей, чем птица,

Счастье Сталин дал нам в дар.

И красавица столица

Не Москва — Сталинодар!

Повернуть реки вспять

Мысль довольно фантастическая, но тем не менее вполне естественная: нельзя ли каким образом снова наводнить обнаженное морское ложе [усохший бассейн Аральского моря] и тем сообщить вновь жизнь и плодородие пустынным странам, содержащим в настоящее время на своем обширном пространстве лишь немногие мильоны жителей, но могущим, при достаточном орошении, содержать их многие десятки или даже сотни мильонов?

Таким вопросом задавался в 1871 году русский географ и публицист правого толка Яков Демченко. Его идеи были высмеяны в прессе, а в сердцах чиновников Российской империи и вовсе не нашли никакого отклика. Только много лет спустя, в 1968 году, большевики, вооруженные правильной идеологией, взялись за разработку аналогичного плана. Он предполагал транспортировку воды сибирских рек в Курганскую, Челябинскую и Омскую области, в Казахстан, Узбекистан и Туркмению, а также открытие судоходства по каналу «Азия» (Карское море — Каспийское море — Персидский залив). Планировалось грандиозное строительство системы каналов и водохранилищ.

Над проектом почти 30 лет трудились 48 проектно-изыскательских и 112 научно-исследовательских институтов, 32 союзных и 9 министерств союзных республик. Итог: в 1986 на очередном заседании Политбюро проект решили свернуть. Свою роль в этом сыграли и экономический кризис и некоторый цинизм, свойственный позднесоветской элите и общественная дискуссия, развернувшаяся по поводу проекта. Громко в то время звучал голос писателей-деревенщиков и вообще национально ориентированной интеллигенции. В письме, опубликованном в январе 1986 года газетой «Советская Россия», и подписанном В. Астафьевым, В. Беловым, Ю. Бондаревым, С. Залыгиным, Л. Леоновым, Д. Лихачевым, В. Распутиным, были такие слова:

Проект переброски страдает приблизительностью и слабой научной обоснованностью. Он необычайно дорог — равных ему не было еще в практике мирового строительства. Проектировщикам неизвестно, как повлияет сокращение притока пресной воды в Ледовитый океан — этот «котел» погоды всего земного шара. В этих условиях мы поддерживаем предложение… [отказаться от ] запланированного задания о переброске северных вод на юг.

В тот же году рванул Чернобыль, а еще спустя пять лет советский проект ушел в прошлое. Легко увидеть, что даже самые безумные из его носителей часто не спешили внедрять свои гениальные проекты, подолгу обдумывали их, а столкнувшись с неромантичной действительностью — сворачивали. «Семь раз отмерь, один раз отрежь» — русская поговорка врать не будет.

Как мечты человечества об идеальном обществе изменили мир будущего

Иллюстрация: Vassilena Valchanova «Hydra Statue»

Рекомендуем