Мир будущего лучше всего описывает слово «транс»

Мир будущего объединит технику и органику, режиссеры будут снимать фильмы, которые транслируются сразу в сознание, а театр станет ещё более непонятным. Коллекция фантасмагорических прогнозов от Валерия Печейкина – драматурга театра «Гоголь-центр»

Валерий, расскажите, как тема будущего присутствует в вашем творчестве?

У меня есть пьеса, которая называется «Россия, вперед!» и в этом году её, я надеюсь, переведут на английский язык. Вероятно, этот текст оказался наиболее доступным для западной аудитории.

Пьеса была написана около семи лет назад — в «вегетарианские» годы, ещё до многих известных политических и социальных событий в России. Время действия в ней не обозначено. Это будущее, но вполне обозримое.

О чём же она?

Сюжет строится на простом приёме: время движется в обратную сторону. Почему? Потому что в будущем Россия проходит через две катастрофы – политическую и космическую. С одной стороны, она теряет своего лидера, а как дальше жить без царя героям совершенно неясно. С другой стороны, к Земле приближается огромный астероид. И тогда в мире пьесы принимают решение развернуть время вспять, чтобы всё стало «как раньше». Потому что, как известно, наше великое будущее — это наше прошлое.

А дальше зрители наблюдают за жизнью семьи Воронцовых. Они, как говорится, обычные люди, ну и чуть-чуть патриоты. Они готовы сделать всё, чтобы исторический разворот хода времени состоялся. Бытовые трудности, которые у них при этом возникают, делают пьесу своеобразной комедией гротеска.

Посмотрите на последние премьеры в кино — это всё о прошлом. О нем говорить просто удобнее, потому что оно уже случилось и потому, что дает повод для дискуссий в настоящем

Если посмотреть на современные российские книги и фильмы, может показаться, что тема будущего звучит в них в разы реже, чем в 80-е или даже 90-е. Так ли это? И, если да, почему?

Недавно мне показали сценарий сериала про Россию и мир будущего. Съемки планировали у нас. Так вот, прочитав сценарий, я настоятельно отговаривал автора от его реализации. Говорил ему: просто представьте, как вы это будете снимать. Даже не мир будущего, а хотя бы Россию. Наденьте волшебные очки и посмотрите, как это будет на самом деле. Где в современной России эти павильоны, эти костюмы, эти команды, которые могут сделать это все на съемочной площадке? Тем более, с выработкой не на клип, а на целый сериал.

Ужас в том, что в России настоящего нет людей, способных осмыслить сценарий про Россию будущего. Просто потому, что у нас плохого качества все: и материалы, и исполнители. И драматурги тут тоже не исключение, я сам, в частности.

Посмотрите на последние премьеры в кино: «Ледокол», «Викинг», «Дуэлянт», «Рай» — это всё о прошлом. О нем говорить просто удобнее, потому что оно уже случилось и потому, что дает повод для дискуссий в настоящем. Но есть и техническое объяснение: в наших костюмерных кое-что осталось. До такой степени осталось, что используется по сей день. Так из старого мы создаем новые фильмы.

Но если поговорить про художественную сторону. Визуальное искусство работает с узнаваемыми образами. Представим, к вам пришёл кто-то и сказал: «Делаем ремейк Тимура и его команды, но в 2035 году». И зрители должны поверить, что это Россия 2035 года. Что бы там было?

Тут, знаете, как в анекдоте про Четвертую мировую войну, в которой все будут воевать дубинками. Потому что Третья мировая всё сметёт, цивилизации не останется и мир снова погрузится в архаику. Поэтому в Четвертой мировой войне — дубинки. Увы, пока Россия 2035 года предстает такой перед моим воспаленным воображением. А воображение драматурга, как правило, воспаленное. Ждите от него не анализа, а интуиции.

Россия 2035 года вам и вашим коллегам представляется уже в состоянии после Третьей мировой?

В состоянии постапокалипсиса, да. Поэтому мы не пытаемся вообразить себе материалы будущего — какой-нибудь текучий сверхлегкий металл — мы скорее думаем про материалы из прошлых эпох. Как наши герои будут отдирать с уличных стен фасадные панели и строить из них домики, вроде Дядюшки Тыквы из «Чиполлино». Новые материалы и мысли, к сожалению, не приходят.

Ок, давайте возьмём тему несколько шире и поговорим про весь мир. К вам приходит некто и говорит: «Валера, мы должны поучаствовать в съемках фильма «Терминатор-18», действие которого происходит в 2035 году». Что вы станете описывать, чтобы зритель поверил, что это 2035 год?

Если говорить о «цивилизованном мире» — это, скорее, будет про лёгкость, про уход от любой тяжеловесной материи в сторону «облака», тотальной диджитализации, жизни на флешке…

Если раньше материальным свидетельствам человеческой трагедии был бумажный обрывок с фронта с пятном крови или девичье письмо со слезой, то теперь сосудом для трагедии становится цифровой носитель

Нарисуйте картинки. Что значит «легкость и облачность» на уровне повседневных вещей?

Мир будущего лучше всего описывает слово «транс». Это пересечение любых границ: от границы пола до границы между материальным и цифровым. Это мир в лучшем своем проявлении. В худшем ему достается приставка «пост-», как в случае с пост-правдой.

Какие там будут люди? Знаете, как бы жизнь качественно не менялась, «богатые тоже плачут» и будут плакать. Человек будет страдать всегда. Эта такая константа человеческого, которая сохранится ещё очень долго и в жизни, и в искусстве. Как говорил кто-то из американских комиков: когда твоего собрата сжирает тигр — это комедия, а когда у меня болит заусенец — это трагедия. «Тигров» мы, может, и победим, а вот заусенцы останутся.

Лично для меня будет испытанием та данность, что образы людей, которых мы любим, с каждым годом всё лучше и лучше сохраняются из-за того, что качество камер становится всё выше

Еще однажды во френдоленте я увидел пост о том, что в будущем Гонкуровскую или Пулитцеровскую премию получит автор, который опишет состояние героя, когда тот смотрит в мессенджер и видит, что его сообщение прочитано, но ответа нет. Это же невероятная трагедия! Раньше ты мог надеяться, что письмо с ответом пропало по дороге, а теперь ты видишь, что нет, не пропало. Тебе просто не хотят отвечать. Не сосчитать, сколько человеческих трагедий породили мессенджеры.

И если раньше материальным свидетельствам человеческой трагедии был бумажный обрывок с фронта с пятном крови или девичье письмо со слезой, от которой расплылись чернила, то теперь сосудом для трагедии становится цифровой носитель. Этот образ кажется мне наиболее ёмкой метафорой будущего.

Девочка читает письмо с фронта – видимо, Третьей мировой войны – на экране смартфона…

Именно так. И ещё лично для меня будет испытанием та данность, что образы людей, которых мы любим, с каждым годом всё лучше и лучше сохраняются из-за того, что качество камер становится всё выше. Люди из прошлого уже не отделены от нас ретушированным черно-белым снимком; это почти живые люди, которые всё-таки продолжают умирать.

Что станет с искусством в 2035 году? Это будет мир победившего перформанса?

Вспомним относительно недавнее, но уже историческое событие — теракт 11 сентября. На следующий день немецкий композитор Штокхаузен в радиоэфире сказал нечто вроде: если бы Люцифер занимался искусством, то одним из его произведений был бы этот теракт. Сегодня вдруг выяснилось, что убийство, кровь и смерть становится «искусством». Уже наметился ряд «произведений» — от 11 сентября до казней ИГИЛа. И это то, с чем мы пока еще не можем справиться, чего не можем осмыслить.

Для нас искусство всегда стоит на стороне гуманности. Но вдруг выясняется, что у Люцифера тоже есть свои произведения. И у таких «произведений» будут возникать свои антологии. Заметьте, каждый крупный теракт, чрезвычайное происшествие всё чаще становятся театральными. От убийства посла Карлова до Гюльчехры Бабакуловой у метро «Октябрьское поле» и псковских подростков.

Конечно, в истории нет ничего нового. Можно вспомнить мифологические убийства Гелиогабала, завалившего гостей лепестками роз. Или ужасы более нам близкие и реальные, вроде оркестра, игравшего «танго смерти» в Яновском концентрационном лагере. Но тогда еще не было наших медиа и его возможностей, а Гелиогабал и члены зондеркоманд не предъявляли свои зверства как произведения. Сегодня мы имеем дело именно с предъявлением. В этом смысле Гюльчехра Бобокулова наследует Марселю Дюшану. Простите меня за этот каламбур, но в нем не есть не только желание пощекотать нервы…

Лично я ожидаю и очень надеюсь, что доживу до создания какого-то технически нового искусства, каким ещё относительно недавно был кинематограф

Такое положение вещей – это ответ тёмной стороны человеческой природы на мир мультимедиа, созданный художественными творцами, или это общая эволюция, в которой художественные творцы становятся заложниками происходящих процессов наравне с какими-то экстремистами?

Если выбирать из двух ваших вариантов, то, скорее, второй. Как говорил Оскар Уайлд: «Жизнь подражает искусству». Сначала постмодернизм возник как литературное, лабораторное явление — а потом выясняется, что в жизнь приходит пост-правда – Дональд Трамп и другие интересные персонажи. Что какие-то наработки, возникшие на стороне «добра», очень успешно применяются на стороне «зла». Я сейчас говорю очень грубо, но искусство вынуждено оперировать такими понятиями.

Итак, зло станет более мультимедийным и перформативным?

Да.

А добро, если говорить об искусстве, что с ним будет в ближайшее десятилетие?

Лично я ожидаю и очень надеюсь, что доживу до создания какого-то технически нового искусства, каким ещё относительно недавно был кинематограф. Что это будет, пока не знаю. Вероятно, какие-то голографические фильмы или фильмы, которые можно смотреть в своей голове. Но я думаю, что революция внутри искусства возможна только через технический скачок, потому что всё уже нарисовано и написано, на самом деле.

Мне интересно, к 2035 году активная борьба за толерантность, свидетелями которой мы являемся, уже даст свои отчетливые плоды? Мы получим какого-то нового человека, для которого терпимость и мультикультурализм станут в порядке вещей?

Опять же вопрос, где мы хотим его получить. Где-то он уже существует….

Спектаклю «Монологи вагины» уже больше 20 лет. Но его до сих пор ставят и он всё ещё собирает аудиторию. Причем, как я понимаю, люди, которые приходят смотреть «Монологи вагины», заранее знают, что там будет, и по умолчанию согласны с теми вещами, которые этот спектакль декларирует. Но при этом он все равно видится, скажем так, неким манифестом. Потому что сохраняется среда, для которой можно проповедовать эти идеи.

Возможно. Интересно наблюдать за тем, как уже нерадикальное для многих искусство оказывается радикальным для кого-то. Я всегда в таких случаях вспоминаю афишу учебного театра ВГИКа, где самым острым текстом оказывается пьеса Сартра «За закрытыми дверями». И тут же пьеса «Валентин и Валентина» Михаила Рощина. Я мечтаю о том, чтобы однажды они соединились в одном пространстве и возникла постановка «Валентин и Валентина за закрытыми дверьми». Советские люди в аду.

В «Гоголь-центре», где я работаю, самый радикальный спектакль — это, наверное, «Машина Мюллер». Там есть full frontal nudity (полное фронтальное обнажение). Голые люди, грубо говоря. Так нагота оказывается передним краем искусства. Не мат, не политика, а именно нагота. Актер показывает себя таким, каким его мать родила. И таких актеров будет все больше.

Если в своё время Маяковский говорил про Большой театр «сделайте нам красиво», сегодня зритель говорит «сделайте нам непонятно». Непонятность театра следует за общей непонятностью мира

В Москве сейчас, например, идет иммерсивный спектакль «Вернувшиеся» по Ибсену. Иммерсивный — это когда, проще говоря, зритель находится прямо внутри действия, он ходит по дому, заглядывает в комнаты и прочее. Так вот, там заявлена сцена «оргии». И большая часть зрителей на самом деле ждет ее, а не сюжетных поворотов внутри Ибсена, чью пьесу никто не читал. Правда в том, что наш зритель — человек в состоянии сильнейшей фрустрации вне зависимости от возраста. На такие спектакли приходят самые разные люди — бороться с собой и наслаждаться другими. Как сказала одна из пожилых зрительниц: «Последний раз голого мужчину я видела восемнадцать лет назад…» Прекрасно, что хоть через восемнадцать лет, но что-то произошло благодаря «экспериментальному театру».

В начале XX века, как я себе представляю, театр просто из развлечения превратился в некий полигон, где начали искать образ «нового человека», стали конструировать новые отношения между людьми. Думаю, если кто-то спрашивал у Мейерхольда «Каким вы видите театр через 18 лет?», он тут же прочитал бы лекцию и был бы при этом горяч и убедителен. Вы говорите гораздо скромнее и осторожнее. Это потому что вы не режиссер или потому что глобальный проект театра как полигона уже потерял актуальность?

То, что происходило с Мейерхольдом и театром — это же не отдельная революция. Люди тогда жили внутри революции, имели концепцию будущего. Вообще, 20-е годы XX века — это правда уникальное время, когда были надежды изменить мир и саму природу человека. Когда мир был открыт. А сегодня мы рискуем остаться наедине с собой. Знаете, как человек в запертой комнате погибает не из-за недостатка кислорода, а из-за диоксида углерода, который он сам выдыхает. Мы сегодня, в силу возникшей изоляции, можем отравиться самими собой.

«Мы» — это Россия?

Да.

А мировой театр всё ещё экспериментальный полигон?

Определенно да, потому что, в отличие от кино, театр просто дешевле, на него меньше влияют продюсеры и меньше необходимость идти на компромиссы. Он с каждым годом все менее линеен в способах повествования. Если в своё время Маяковский говорил про Большой театр «сделайте нам красиво», сегодня зритель говорит «сделайте нам непонятно». Непонятность театра следует за общей непонятностью мира. Более того, пока мы с вами говорили, мир уже успел измениться и все, что я смог сказать оказалось полной ерундой.

Беседовал Илья Переседов

Валерий Печейкин – драматург, сценарист

Лауреат премий «Дебют» и «Новая драма»
Участник фестиваля драматургии «Любимовка», международного семинара для драматургов театра Royal Court в Лондоне. Постоянный автор московского театра «Гоголь-центр», автор текстов к спектаклям «Метаморфозы», «Сон в летнюю ночь», «Девять». Автор пьесы «Идиоты» по фильму Ларса фон Триера, участвовавшей в Авиньонском фестивале (реж. Кирилл Серебренников), пьесы «Кафка» и других

Соавтор сценария фильмов «Дирижер» и «Дама пик» Павла Лунгина.
Колумнист журналов GQ, S7, Коммерсант Lifestyle

Рекомендуем