России предстоит сжиться со статусом полупериферии — или прорваться в мировое ядро

Роботы оставят миллионы людей без работы, развитые страны станут отдавать в третий мир излишки своего производства, а Россия столкнётся с проблемой конфликта цивилизаций не у своих границ, а на стыке Москвы и периферии… Такую картину будущего в интервью нам обрисовал генеральный директор Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ), кандидат политических наук Валерий Фёдоров

Валерий Валерьевич, чего сегодня люди ждут от будущего?

Большинство жителей России уверены, что будущее обязательно должно оказаться лучше настоящего. Правда, ненамного. Качественного рывка никто не ожидает – ждут количественного улучшения. В общем, будущее – это такое «настоящее плюс». А настоящее, как в нашей стране принято думать вот уже третье столетие, совсем не вдохновляет.

Поэтому и главная эмоция, испытываемая нами в любые, даже самые тяжелые времена – это надежда… Так что идея прогресса, хотя и сильно подорванная глобальными катастрофами XX веке, в России пока не умерла. Но общемировой тренд состоит в том, что будущее перестаёт привлекать, а начинает скорее пугать. Налицо всеобщее разочарование в плодах глобализации, разочарование, которое охватило не только периферию и полупериферию глобального общества, но в 2016 году докатилось и до его ядра.

Какие-то уверенные прогнозы об архитектуре будущего уже можно делать?

Современный мир — это три резко отличающиеся зоны.

Есть ядро – Северная Америка, Западная Европа, Япония, Южная Корея, Австралия, Сингапур и еще несколько стран, которым удалось вскочить в этот поезд.

Есть глобальная периферия: основная территория Африки, Латинской Америки, многие районы Азии. Это те самые «развивающиеся страны, которые не развиваются», третий мир. Некоторые исследователи выделяют, кстати, еще «четвертый мир» – несостоявшиеся государства, зоны тотального безвластия и безнадёги, где идет война всех со всеми (Сомали, Афганистан и т.д.)

Хорошо известен пример «айфона», который производится в основном в Китае, но подавляющая часть, до 9\10 его стоимости достается американским компаниям

Между глобальным ядром и периферией — полупериферия: Россия, Китай, Бразилия, Мексика, ЮАР, Турция и др. Эти страны нельзя назвать тотально отсталыми, они не выбыли окончательно из исторической гонки, не представляют собой зоны запустения и потенциальной колонизации. Это страны с большим потенциалом и большими амбициями. Часто, кстати, с великим прошлым и своей исторической мифологией. Но эти страны не входят в глобальное ядро, а поэтому не получают достаточно ренты для того, чтобы уровень и качество их жизни соответствовали тем высоким планкам, которые общераспространенны в «первом мире». Их экономики включены в глобальную, но на низких или промежуточных стадиях технологических цепочек. Хорошо известен пример «айфона», который производится в основном в Китае, но подавляющая часть, до 9\10 его стоимости достается американским компаниям.

Россия, как и другие страны этого типа, включена в глобальные цепочки создания стоимости, но специализируется там в основном на добыче сырья и, отчасти, трудоемких производствах, тогда как капитало- и наукоемкие производства всё больше концентрируются в «первом мире». Специфика полупериферии в том, что она развивается наиболее драматично, её положение неустойчиво, у неё есть амбиции ворваться в «первый мир», которые, однако, почти никогда не удается реализовать: «видит око – да зуб неймет!».

И какие же в этом разделенном мире формируются образы будущего?

В глобальном ядре (назовем его «глобальный Город», в противовес периферии – «глобальной Деревне») большинство всё ещё живёт в достатке, поэтому технооптимизм доминирует. Будущее рисуется как всеобщая гаджетизация, «плоский» мир, равноправие, гуманизм и всяческая справедливость. Увы, процессы, идущие в экономике — прежде всего, виртуализация и роботизация — уже сильно подорвали стабильность среднего класса как костяка западного общества. И это только цветочки, ягодки ещё впереди.

Роботизация сделает безработными огромное число людей сначала в полупериферии, а затем уже и в самом «глобальном городе». Если на предыдущей фазе развития те, кто оставался без работы в результате перевода индустрии в Китай, уходили работать в сферу услуг, то теперь и он начинает роботизироваться. Вчерашний пролетарий — сегодняшний официант, но завтра он – безработный.

На фоне уравнения в гражданских правах любых меньшинств – реальная социальная сегрегация усиливается даже в «глобальном городе»

Средний класс уже сокращается, бедные слои растут, всё меньше постоянных рабочих контрактов, все больше временной работы. На смену офисному пролетариату пришел «прекариат», новый опасный класс фрилансеров и аутсорсеров, чьи трудовые права не защищены, а гарантии постоянной занятости отсутствуют. Это огромный вызов для глобального ядра, на который пока не найден ответ.

Остаются «золотые 200 или 300 миллионов» – те, кто в этом глобальном ядре занимают ключевые позиции и может себе позволить оплачивать продвинутую медицину, которая через какое-то время позволит им жить до 100-120 лет. Но это только небольшая часть людей внутри глобального ядра. На фоне уравнения в гражданских правах любых меньшинств – реальная социальная сегрегация усиливается даже в «глобальном городе».

Будущего в глобальной Деревне, по сути, нет. Тут лучше вообще не думать о будущем – а если и думать, то предпочтительно в религиозно-эсхатологическом ключе, что дает своеобразную терапию. Ведь выходов всего два: искать для себя лучшего будущего путем эмиграции — либо создавать анклавы (или, скорее, укрепленные крепости) относительного процветания. Например, индийский Бангалор: снаружи — грязь, собаки, нищие, а ты в своем бизнес-центре сидишь и программируешь, или работаешь в колл-центре, или анализируешь за копейки медицинские карты английских пациентов, переданные тебе по интернету заказчиками – английскими больницами.

Граница глобального мира проходит внутри России, а не по государственной границе, и это источник серьезнейших социальных напряжений

Страны же полупериферии всё время находятся между выбором: или ты окончательно свалишься в безнадегу, или все-таки подтянешься к глобальному ядру, т.е. прорвешься в мир с совершенно другим уровнем и качеством, а скоро — уже и с другой длительностью жизни. Эти страны сегодня проверяются на излом, они полны рисков и противоречий. Эти противоречия вполне могут разорвать целые страны, разделить их на две или большее количество наций. Яркий пример – Мексика, одна часть которой тесно интегрирована в американскую экономику, а другая контролируется наркомафией.

Как правило, глобализированный сегмент локализуется в столицах и еще некоторых территориально обособленных зонах. Например, у нас в России есть только один «глобальный город» – Москва, в ней «глобальность» проявляется намного сильнее, чем, например, в какой-нибудь Вене. Москва — глобальный центр, но уже за 150 километров от столицы у нас начинается глобальная провинция. Граница глобального мира, как видим, проходит внутри страны, а не по государственной границе, и это источник серьезнейших социальных напряжений, которые гасятся перераспределением ренты через государство, идеологией, иммиграцией…

Внутренний дисбаланс и социальные разрывы остро ставят вопрос о сохранении единой социальной ткани в полупериферийных государствах. Особенно, если они такие большие, как Россия или Индия.

В этой ситуации у России есть потенциал на какой-то особый путь или она будет вынуждена играть по общим правилам?

Попыткой создания альтернативного глобального центра, ядра был советский проект. Попыткой, увы, несостоявшейся. Уже в 1970-е годы стало понятно, что мы не ядро, а полупериферия. В условиях дорогостоящей военно-политической конфронтации с Западом нам не удалось настолько развить производительные силы, чтобы жить не на природную, а на технологическую ренту. Крах СССР и втягивание постсоциалистического пространства в глобальный мир на западных условиях привел к тому, что в «первый мир» взяли только Восточную Европу и Прибалтику. Средняя Азия и Кавказ ушли в третий мир, славянские республики и Казахстан остались полупериферией. Наша просьба «возьмите нас к себе!» была Западом вежливо отклонена: для него мы слишком большие, слишком непонятные, слишком чужие. И сегодня никто кроме нас не заинтересован в том, чтобы Россия и наши соседи вошли в глобальное ядро.

Так что у нас всего два стратегических варианта. Первый: мы останемся полупериферией и будем получать какие-то выплаты от глобального центра за какие-то уникальные ресурсы.

В России 10-15% страны живут как в первом мире, а все остальные — как в третьем. Отсюда неизбежно проистекает большая внутренняя вражда

Какие у нас есть ресурсы, чтобы реализовать этот сценарий? Во-первых, силовые. В свое время Рим платил варварским князьям, которые предоставляли ему силовую поддержку в разборках с другими варварами, а Московское царство платило дань Крымскому ханству, чтобы избежать разорительных набегов. Британия до сих пор платит индийским гуркхам, которых использует как спецназ.

Другой ресурс – мозги. Исследования показывают, что половина стартапов в Америке создаётся иммигрантами первого поколения, а вот уже во втором поколении эта креативность резко падает. Они переходят, конечно, не в положение овоща, но двигать вперед науку и производство перестают. Соответственно, Америка остаётся таким пауком, который вытягивает соки из всех стран. Та же Индия активно пользуется этим положением дел, потому что умы уезжают в Америку – а деньги, точнее их небольшая часть, идут обратно. Такой вариант возможен для России – с учетом того, что, как известно, у нас получается плохо всё, что мы делаем руками. А то, что мы делаем не руками, у нас выходит очень хорошо. Главное, не губить эту креативность.

Есть ещё резерват уникальных экологических территорий: «легкие планеты» — сибирские леса, вода, энергоресурсы. Есть что найти и предложить на соответствующих условиях.

Чем для России опасно увековечивание её «полупериферийного» статуса?

Коэффициент Джини (экономический показатель – мера распределения неравенства – прим. ред.) сегодня в России зашкаливает. Это плата за то, что мы часть полупериферии. Он всегда низкий в ядре и в периферии, а в полупериферии — высокий. Потому что 10-15% страны живут как в первом мире, а все остальные — как в третьем.

Отсюда неизбежно проистекает большая внутренняя вражда, социальная рознь, напряжение, которые не могут не выливаться в идеологическую сферу. Страна будет представлять собой взрывчатый материал, что очень опасно, потому что речь идет не о периферийной стране, где у населения только камни или, в лучшем случае, автоматы Калашникова. Мы – страна с огромным военным арсеналом, с ядерным оружием. Это даже не ядерный Пакистан, а нечто гораздо более опасное.

Даже если элита полуферийной страны смирилась с её местом в мировой иерархии (что необязательно), то контрэлита, а она не может не возникать в относительно образованном обществе с развитым разделением труда, всегда будет ставить на альтернативный сценарий. А он может быть только один — прорыв в первый мир. Проблема в том, что нас там никто не ждёт! Более того: складывается впечатление, что глобальное ядро не только не будет расширяться, но и некоторые страны скоро будут вытолкнуты из него.

Как социологическая наука может помочь миру избежать самых негативных сценариев?

Темой последнего международного конгресса социологов было неравенство в меняющемся мире. Там прямо говорилось, что мир становится всё менее и менее равным. Прогресс продолжается, но не приводит к созданию идеального общества. Наоборот, создаются новые линии разделения. И неравенство не только не затушевывается, как это было в середине 20 века, а становится всё более кричащим.

Чтобы обучить человека, нужны сотни тысяч долларов. Чтобы на его место поставить робота, нужны всего несколько десятков тысяч

Что делать? В странах мирового ядра сейчас наиболее перспективной выглядит идея всеобщего гарантированного дохода. Мы уже говорили, что в странах глобального ядра огромная проблема: они не знают, куда девать своих малоквалифицированных граждан, причем не только рабочих, но и офисных служащих, и работников сектора услуг. И здесь удачный выход — гарантированный регулярный доход, который будет позволять этим новым безработным существовать, не уходя в откровенную нищету и криминал.

Недавний референдум в Швейцарии, обсуждение этого же вопроса в Финляндии — не чудачества, а попытка решить насущную социальную проблему. Если её не решить, она взорвет нынешний «золотой миллиард», и он из золотого превратится в кровавый. Ведь сегодня роботизация возвращает обратно даже ту небольшую часть на оплату труда, которую раньше Запад отдавал второму и третьему мирам. Чтобы вырастить, обучить и оплачивать человека, который будет выполнять аналогичную, а может быть, даже и меньшую работу, нужны сотни тысяч. Но чтобы поставить робота, нужно затратить лишь несколько десятков тысяч долларов! Налицо гигантская экономия средств.

Но куда же пойдут сэкономленные деньги? Во-первых, конечно, тем самым «платиновым» двумстам или тремстам миллионам. Во-вторых, она пойдет государству, которое их получит через налоги. И вот на эти очень большие деньги есть возможность обеспечить потерявшим работу – гарантированный доход. Это гораздо выгоднее для государств мирового ядра, чем игнорировать социальные последствия роботизации, поскольку не надо будет тратить больше на безопасность (безработные граждане, как известно, не очень законопослушны). Это прагматичное решение, которое родилось в недрах социальной науки из диалога социологов и экономистов.

А если говорить о третьем мире?

Им никто в открытую никаких рецептов не даёт. С точки зрения ядра, единственное возможное действие – это их умиротворять, сбрасывая по дешёвке какие-то «третьи айфоны», когда в Америке уже все ходят с седьмым. Сбрасывать излишки. Поставляет же Запад уже полвека развивающимся странам продовольствие под видом гуманитарной помощи (на самом деле, поддерживая своих же собственных фермеров).

Передний край науки — это опросы без опросов. Постепенно мы всё меньше спрашиваем людей – и всё больше регистрируем, фиксируем социальные факты неопросными методами

Можно также предположить, что будет развиваться специализация целого ряда стран третьего мира на деторождении. Есть вероятность, что общество «золотого миллиарда» будет обществом здоровых одиноких стариков, которые не будут озабочены самовоспроизводством. Поэтому, с одной стороны, государству придётся поддерживать культ семьи и детства, а с другой – активно импортировать малых детей (чем моложе, тем легче интегрировать) из Камбоджи и прочих небогатых стран.

Вот вам и все, по сути, реалистичные рецепты социальной науки.

Если говорить о социологах как об инженерах человеческого будущего, то какие появляются новые инструменты, позволяющие измерять процессы внутри этого социального реактора? И, может быть, корректировать его работу?

Привычная социология уходит. Все меньше Дюркгейма и Конта, которые рассказывают, как на самом деле всё устроено и как должно быть. Все меньше опросов: «Скажите, что вы думаете о неравенстве?» и так далее. Передний край науки — это опросы без опросов. С помощью современных технологий мы узнаём, что думают люди, как они принимают решения и что делают.

Постепенно мы всё меньше спрашиваем людей – и всё больше регистрируем, фиксируем социальные факты неопросными методами. Активнее работаем с big data, которая позволяет не довольствоваться декларативными ответами, а фиксировать, как оно на самом деле происходит. Это первое направление.

Второе — нейромаркетинг: воссоздание схем принятия решений человеком и создание таких продуктов, услуг, рекламы, которые бьют точно в эту нейросеть. Главная задача – адаптироваться к заново открытым механизмам принятия решений человеком. Тут открывается огромное поле деятельности, на нём пробуют свои силы множество игроков.

Каким образом? Не дронами же в окна заглядываете?

Big data (большие данные) громоздятся технологическими компаниями целыми горами – каждый день, каждый час, каждую секунду. Раньше, чтобы понять, куда люди собираются летом поехать отдохнуть, проводили опрос. Потом стали собирать данные ранних бронирований — это гораздо лучше стало показывать тенденции. А теперь можно анализировать сотовый трафик в роуминге – каким он был в прошлом году и как начинает меняться в нынешнем.

Когда ты это видишь это в первый раз, то ничего ещё сказать не можешь. Если второй и третий — уже начинаешь фиксировать какие-то закономерности. Ты ещё не понимаешь, какая где связь, но уже видишь, что она есть. Чистый позитивизм, но он работает! Ведь задача зачастую не в том, чтобы понять, а в том, чтобы спрогнозировать — а потом предпринять действия, чтобы этот прогноз реализовался (если он выгоден твоему заказчику) или не реализовался (если невыгоден).

Другой пример, может быть, более показательный. Уже довольно давно существуют схемы прогнозирования объема кассовых сборов фильма по дискурс-анализу (подход в социальных науках, основанный на интерпретации высказываний людей – прим. ред.) в соцсетях.

Как это стало возможным? Очень просто. Запустили фильм, проанализировали дискурс. Затем второй. Набрали статистику и теперь действуют по схеме: «если А, то Б».

Здесь пока не социологи в лидерах, а сами технологические компании. В России Яндекс первым задумался, как монетизировать big data. Сбербанк подтягивается. Ну и есть российские подразделения мировых корпораций, тот же IBM продвигает свою систему Watson — это такая система сбора и анализа данных, которая работает на разных языках, в том числе и на русском. Собирает, выкачивает информацию из всего, из любых открытых и полузакрытых баз, после чего представляет рекомендации, что делать. Тоже самообучаемая история, они ее лет 5 обучают, продают.

У нас во ВЦИОМе есть свои наработки в этой сфере, но говорить о них пока рано. Но со временем расскажем, не сомневайтесь!

Беседовал Илья Переседов

Валерий Федоров – генеральный директор ВЦИОМ

Родился в 1974 г. Закончил Московский государственный университет имени Ломоносова (философский факультет) и аспирантуру при нем (1998) по специальности «История и теория политической науки».

Трудовую деятельность начал сотрудником Института массовых политических движений Российско-американского университета (1991-93), затем работал научным сотрудником Центра политической конъюнктуры России (1993-95). В ЦПКР занимал должности руководителя Информационно-аналитического управления (1995-97), заместителя директора (1997-2000) и генерального директора (2000-2003).

Одновременно являлся научным сотрудником Института социально-политических исследований Российской Академии наук (ИСПИ РАН) (1997-2003), руководителем Центра социальной информации ИСПИ РАН (2003-2006). В 1999 г. по совместительству – сотрудник избирательного штаба блока «Единство».

С сентября 2003 г. — генеральный директор Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ). Одновременно — руководитель Научного совета ВЦИОМ, член Совета директоров ВЦИОМ (с 2006 г.), главный редактор журнала «Мониторинг. Социальные и экономические перемены» (с 2003 г.).

Кандидат политических наук, профессор Высшей школы экономики

Рекомендуем